Вырывается и заряжает мне локтем в бок. Держу ее, хотя сам угрожал выставить. Пальцами грубо хватается за мое лицо, чтобы отвлечь и оттолкнуться. И глаза ее… Манящие, но блестят яростно. Смотрит презрительно и возмущенно.
— А ну пусти! Пусти, сказала! Так и знала, что издеваешься. Ну и радуйся.
— Не пущу! Я не радуюсь!
— Значит, так тебе и надо! И поправку свою забери. Я сама детдом отстрою. Только спорткомплекса здесь не будет!
Она прорывается на свое сиденье, лишь потому что я планирую ее сзади удерживать.
Но Алиса брыкается всем телом. Умудряясь открыть дверь, рывками пытается выползти. Зажимаю ее сильнее допустимого, но, блядь, чтобы ее удержать — придется навредить.
— Хватит, ну, поворачивайся!
Ослабляю хватку лишь на миг, и она рыпается вперед, ударяясь лбом об машину. Но все-таки вырываясь наружу.
Вылетаю из салона, сам не знаю как. Идиот, даже фары не включил заранее.
— Села в машину обратно! В машину!
Она явно топает в сторону дороги. Руки мои отталкивает. Но, естественно, ничего не может поделать, когда я за плечи ее дерганно разворачиваю.
— В машину села!
Алиса смотрит на меня насупленно, взглядом очень тяжелым. Молчит.
Доводит меня, мать вашу, доводит этим молчанием и обездвиженностью, и знает это.
Если не сядет в тачку… Меня качать начинает от мерзкой мысли. Не посмеет. Куда на ночь глядя идти ей одной?
— Я сделала то, что ты хотел, — отскакивает у нее от зубов, — ты сказал выметаться. Отпусти!
— Сядь в машину, Алиса, — на выдохах говорю тихо и невнятно. Злюсь, когда слышу свою калечную речь. — Сейчас же!
— Зачем? — дергает плечом под моей лапой.
— Затем, что я отвезу тебя в Гостиницу. Этого недостаточно, блядь?
Буравит и буравит меня темными глазищами. Выглядит изнеможенной. Мне стоило остановиться. Она выполнила это клятое условие. Конечно, она не хочет ничего большего.
Ее только гребаный детдом с сиротами волнует и как бы уроду, вроде меня, нос утереть. Ну это мы еще посмотрим.
Резко вынырывает из хватки, почуяв слабину. Не успеваю перехватить ее — так как она уже к Куллинану направляется, и повода нет.
Нет повода перехватывать.
Или касаться.
Хлопает дверцей, и на поле я остаюсь стоять один.
Завыть охота или раздробить что-то. Но толку-то?
Никогда никакого толка в этой переживательной ерунде нет.
В машине сразу же газую, даже не глядя в ее сторону.
Глава 12 КУЛАК
Поправку я не забираю и блок не возвращаю, хотя Алиса Чернышевская, с вышколенной улыбкой и идеальной осанкой, вдруг оглашает, что окончательное решение должно быть за громадой. По итогам голосования.
Которое я не допущу.
Консультанты мои расщедриваются на десятки комплиментов в адрес ее рассудительности. Мэр тоже радуется, хотя еще шокирован тем, что я, оказывается, свой блок на поправку снимал.
Я же молчу.
Хочет произошедшее на ноль согнать. Типа между нами ничего и не было в тот вечер. А если и было, то неважно.
И показать, что вообще она тут хозяйка положения.
Зубами-то скриплю, но принимаю решение спустить ей пока. Еще два часа впереди. Очередного сражения за Устав.
Мэр даже секретаря организовал. По виду — школьника какого-то. Ну и уровень, я двадцать лимонов только на начало выделяю.
Но что бучу поднимать. Ничто меня тут держать не должно. Наняты консультанты, могу позвать юристов. В инспекциях я почти договорился, а со следующей недели пиар поактивнее закрутится.
У меня дела другие копятся в столице.
Но я отсюда ни за что не уеду, пока не выиграю. Хоть костьми лягу в Васильках, но своего добьюсь.
Ставки поднимаются.
Алиса Чернышевская в конечном итоге не только проиграет.
Она признает публично: спорткомплекс — лучшее, что случилось с поселком.
Я поставлю ее на колени.
Но не публично.
Перед собой, чтобы никто не видел.
Зависаю на последнем образе на первый час встречи.
Консультанты сегодня поагрессивнее — почуяли, что я на грани им шеи свернуть. Егор Лин что-то там вычитал, примеры буржуйские из США, и вовлечен в процесс. Мэр воодушевлен продвижением и наличием секретаря.
Боевая фея же активна и подготовлена, как ни в чем не бывало.
Разрываю ее предложения и поправки для раздела 6 до сочащегося розовой кровью мяса. Пережевываю смачно, и клыки грязные показываю. Летят брызги.
Она с кое-чем даже соглашается.
А все, чтобы мордой втоптать меня в морозную землю. Мол, она разумное и миролюбивое существо, а я вот — ничтожество и тупая тварь.
Может и хорошо, что секретарь — подросток. Строчит на ноуте шустро. Фиксирует наши споры.
И тут темноволосая бестия выдвигает гениальное предложение. Мол, комиссию все-таки официальную нужно создать на уровне Васильков. Депутаты и госслужащие там какие-то. А то мы все, по ее скромному мнению, изначально неправильно делаем.
Сам себе чуть челюсть не выламываю.
Это все, чтобы на меня давить. И чтобы побольше людей согнать — тогда она среди них потеряется. А депутаты ведь возьмутся изображать обеспокоенность детдомом, чтобы потом просто бабло с меня содрать за собственное согласие.
И больше не будет битв-посиделок в ветхом Доме Культуры.
— Это все время займет, и немалое, — рублю сразу жестко и четко. — Мы не можем растягивать подготовку, только потому что у какой-то суки нет других дел.
Повисает тишина. И это не только безмолвие в комнате. Это и у меня в башке тотальная, моторошная пустошь.
Наблюдаю, как из-под гущи сна, за собственными руками, сдавливающими стилус. Теперь его обломки лежат на столе, и на очереди сам планшет. Я разломаю его. Я разломаю. Ломаю.
У меня на лице, наверно, нерв застрял дерганьем. Потому что Егор Лин нахмуренно рассматривает именно ту часть щеки, где коротит искрой.
Если бы руку сказали отдать или ногу, я бы сам себе отрубил — чтобы время вспять вернуть. В тот момент, когда назвал ее «сукой». Чтобы не делать этого.
Я сотни раз так баб называл, но Чернышевская не имеет к этому никакого отношения. К сукам. Я о ней так не думаю. Ни разу. Я не знаю, как язык повернулся, еще при всех. Я хотел ужалить ее. Хотел грязью облить. Хотел реакции. Хоть что-нибудь. Проклятый язык сделал все за меня.
Алиса держится с титановым достоинством. Вот эта вот непосредственная легкость и лишь поджатие ярких губ и движение бровей — это все дорогого стоит.
Но ее пальцы сжимают телефон так крепко, что костяшки побелели. Она сама немного бледна.
Я хочу завыть от досады.
Даже консультанты замерли, Витя украдкой осуждающе на меня смотрит.
В диафрагме у меня рев застревает.
Мэр потирает очки, и в движениях его морщин проскальзывает раздражение.
Поднимает свой ясный взгляд на меня Алиса. Смотрит прямо, смело и просто. Словно ничего другого она от меня и не ожидала. Словно это само собой разумеющееся.
Никогда не перестанет ошеломлять с какой легкостью она прокручивает лезвие, застрявшее у меня посередине.
Там уже почти не в чем прокручивать, но она умудряется.
— Просьба воздержаться от подобных выражений в этом помещении, — морщится мэр и водружает половинки на крючковатый нос.
У меня шок, наверно. От масштаба необратимой мерзости, что я натворил.
Это ошибка, бьется в голове раскаленным молотом, это ошибка. Я сказал слово по ошибке.
Алиса избегает взгляда на меня, с предельной осторожностью.
И когда я прочищаю горло, она дергается, как от удара защищаясь, и меня будто на атомы разрывает.
До других галактик долетаю. Холодно, очень холодно здесь, в бесформенных материях.
— Когда мы были на втором курсе, — веселым тоном заводит Егор Лин, — а было нам по девятнадцать, Алиса на летней практике спасла семейство баранов, которых перевозили там из одного контактного зоопарка в другую страну. Наш декан собирался прецедент в методички заносить. Она заставила крейзи администратора зоопарка проехаться в одном ящике с животными по трассе. Мудак чуть не задохнулся от жары. И чуть не помер со страха. Не от соседства баранчиков. А когда Алиса его встречала с журналюгами на выходе.
